На прошлой неделе я был в гостях у Поля. У Поля Сезанна был

На прошлой неделе я был в гостях у Поля. У Поля Сезанна был.

Именно не в доме-музее Сезанна, а в его доме, где та самая мастерская, в которой художник творил последние годы жизни, где обстановку сохраняют в таком виде, будто Поль лишь этим утром, громыхая и будя весь дом, вынес гигантский мольберт с огромными палитрами на природу, в сад, на ноябрьский воздух, полный ярких чистых красок, придающий прованским пейзажам то самое лучистое мерцание.

Я, задрав голову и разглядывая потолок мастерской исполосованный трещинами, как контурная карта, рассматривая отходящие от стен микрослои серой краски, широкие, как осенние листья платанов, рыдал навзрыд внутри себя. Эмоции те, невольно воспроизводились моим лицом, и я старался задрать голову еще выше, чтобы никто из других гостей их не заметил.

А всего-то, меня тронули внутренний облик, скопившийся воздух, собранные вещи, которые Сезанн оставил трогая и расставляя еще "вчера" для своих натюрмортов - чайники, кувшины, бутылки, блюда, стаканы, тарелки, полки и стулья. Даже заботливо разложенные работниками-хранителями живые яблоки, но уже покрывшиеся глубокими морщинами от долгого лежания там, меня тронули.

Сезанн любил писать яблоки, персики, груши, апельсины, лимоны и лук, а не драгоценные драгоценности, мещанские безделушки или серебряные блюда. И этот его репчатый лук роскошен, намного роскошнее, чем струи китайского шелка.