Истории жизни на краю света
В этот раз с нами поделились своими секретами выживания четверо россиян. Первая часть материала.
Моя мама еще застала времена, когда бригады оленеводов были по 14 человек. На всех надо было приготовить еду, одежду постирать, подшить... Плюс уборка. В общем, дел по хозяйству хватало. Сейчас бригады раза в два меньше.
Мы семья оленеводов. Дед был основателем колхоза, имеет орден Ленина. Мне олени достались от отца. Вышла замуж я тоже за оленевода, теперь «живем одним делом». Я, как и мама, являюсь чумработницей. Когда мужчины следят за стадом, готовлю еду и проверяю, чтобы кругом была чистота и порядок. На днях наша семья приехала на базу в тундру, на отел, где останется до лета. В июне вернемся в село Ловозеро, так как стадо уйдет к морю, а в августе — обратно в тундру, где пробудем уже до декабря. Когда находимся в тундре, в основном живем на базе, где стоят два деревянных дома, есть баня. Но олени пасутся не здесь, и, чтобы не преодолевать каждый раз много километров пути, мужчины ставят на месте куваксу (переносное жилище. — Прим. ред.) и устраивают дежурство. Подежурил — вернулся и снова ждешь своей очереди. Я с детьми нахожусь на базе.
У нас с мужем их четверо, и в тундру они ездят с пяти месяцев. Здесь хорошо, спокойно... Я сама выросла на лоне дикой природы, за счет чего много читала и гуляла, придумывала различные игры. Когда родители спрашивали, куда хочу поехать: в лагерь на море или в тундру — всегда выбирала второе. И сейчас мне очень тяжело, когда долго не могу вернуться на базу. Прямо в груди давит. А такое бывает каждую осень, так как старшая дочка учится в третьем классе. Весной проще: учительница дает задания, и мы делаем их тут же на природе.
Считаю, что нам, оленеводам, повезло. Мы не работаем от отпуска до отпуска, как делают многие горожане, а получаем удовольствие от того, чем занимаемся. И во время отдыха в селе мечтаем скорее вернуться в тундру, на работу.
Общения хватает и внутри команды, и внутри семьи. А недавно мы поставили на базе спутниковую тарелку, и появился интернет. Теперь можем поддерживать связь с интересующими нас людьми удаленно.
Я являюсь представителем коренного малочисленного народа саами, и для нас оленеводство — главное в жизни. Правда, цивилизация крупно по нему ударила. Порой туристов на базе больше, чем на Арбате людей, и на стада никто не обращает внимания. Разгоняют оленей, а нам опять собирай их по тундре. А это не самый легкий труд.
Я родился на Терском берегу Кольского полуострова в деревянном роддоме поселка Умбы на берегу залива. В нем была печь, умывальники, не было канализации, но все выглядело стерильно и чисто. Сейчас даже этого нет, и роженицам приходится уезжать в другие города, обычно в Кандалакшу, Мурманск.
Несмотря на то, что до ближайшего поселка 30 км, туристы есть. Некоторые просили разрешения пожить некоторое время просто для того, чтобы по утрам и вечерам с нами рыболовные снасти проверять, или даже решали остаться волонтерами
Мне 26 лет, и рыбалка для меня — это прежде всего промысел. В огороде нашего дома, как и во многих других, удобрением для картошки служит ламинария, которая также часто используется в салатах. Но основное поле помора — море. Рыболовство — это в первую очередь работа. Однако если раньше на берегу были десятки и десятки тонь (хозяйство, включающее дом рыбака и прочие постройки. — Прим. ред.), то сейчас промысловиков можно по пальцам пересчитать.
К сожалению, нашей семье промышленный лов тоже пришлось пока оставить. Будем пробовать в этом году получить разрешение хотя бы на небольшой вылов. Многим отказывают. Даже промыслового участка некоторым соседям не дали. Сейчас мы занимаемся сохранением истории Русского Севера в историко-этнографическом комплексе «Тоня Тетрина». У нас восстановлены поморские промысловые постройки, саамская ставка. Несмотря на то что до ближайшего поселка 30 км, туристы есть. Некоторые просили разрешения пожить некоторое время просто для того, чтобы по утрам и вечерам с нами рыболовные снасти проверять, или даже решали остаться волонтерами — так увлекает море.
В поселке не очень много рыбаков, еще меньше промысловиков, но удочка есть, наверное, в каждой семье. Мы с отцом рыбачим. Иногда выходим по отдельности на удочку, когда, например, хочется немного трески на стол. Но это уже не промысел. Промысел — это похожание невода, и им лучше заниматься вдвоем. Можно и одному, но тогда больше шансов упустить улов. Об одиночестве не успеваешь задумываться. Нужно то под волну нос карбаса (большая лодка для рыбного промысла. — Прим. ред.) поставить, то невод поймать, то весло убрать, то трос подтянуть. Поговорить есть время только на веслах. Потом начинается другой труд: рыбу в ящики убрать, перетащить на берег, лодку по камням дотащить до троса, воротом вытянуть ее на покати... Подробностей и нюансов много. Не до скуки! У нас, кстати, рыбой в основном только семгу зовут.
Нынешняя самоизоляция мало повлияла на наш уклад. Разве что времени больше появилось тоней заниматься. У нас там есть солеварня, мы варим беломорскую соль так, как это было 500 лет назад, на этом же самом месте. Как и раньше, загружаем снег и лед в погреб — ледник, где он может пролежать до конца лета. Еще готовим документы для получения разрешения на вылов, смолим карбаса и ремонтируем баню.
Нынешняя самоизоляция мало повлияла на наш уклад. Разве что времени больше появилось тоней заниматься
Отдых — это смена деятельности. А на тоне всегда есть работа. На любой. И на такой как наша, где есть баня, амбар, сетница (традиционное сооружение на столбах для хранения рыболовных снастей от мышей. — Прим. ред.), изба, и на тоне с одним вагончиком и вешалами (конструкциями для сушки рыболовных снастей. — Прим. ред.). Если вылов был большой и ты погрузил, например, целую «буханку» сельди и горбуши, отправив ее на рыбзавод, то после этого нужно карбас ополоснуть, сеть почистить, дрова нарубить, забор подправить, если тюлень в невод или сеть зашел, придется опять лодку спускать и спасать улов... Так до бесконечности!
Помор — это человек, живущий морем. Из нашего поселка многие уехали, потому что нет работы, закрыт рыбзавод, песцовая ферма, пищекомбинат. Но берега всегда примут хозяина и дадут ему рыбу, средства и смысл жизни. Помором стать можно. Только ленивым здесь быть нельзя, а труд всегда будет вознагражден.
Метеостанция — самый отдаленный приют национального парка Таганай. До нее 25 км по Нижней тропе, пять из которых — затяжной подъем. Дежурное помещение представляет собой деревянный одноэтажный дом, рассчитанный примерно на 16 человек. Внутри две комнаты с двухъярусными кроватями для туристов, кухня, комната дежурного. Уборная находится на улице, и на ее посещение каждый раз приходится настраиваться: порывы ветра достигают 30–40 м/с, так что с тропы сносит только так! Для связи с другими приютами у меня есть рация. Мобильная связь тоже ловит. Но это больше сделано для туристов. Есть газ, а электричество поступает посредством солнечных батарей. Моя работа — принять посетителей и разместить их.
Здесь я уже полгода. До этого в течение семи лет трудился государственным инспектором в приюте «Гремучий Ключ» — это своеобразный альпинистский центр парка Таганай. Работаю вахтовым методом, по два человека в смену. То есть две недели живу на метеостанции, две недели — дома с семьей, в городе Златоуст Челябинской области. У нас с женой есть сын и дочь — правда, они уже взрослые и работают на заводе.
Одиночество? Нет, не слышал. Туристы приезжают из разных уголков страны, бывают иностранцы. Так что общения предостаточно. Много фотографов. Очень уж красивая здесь природа! А погода переменчивая, за счет чего можно успеть сделать большое количество красивых кадров даже за пару часов. Да я и сам люблю в свободное время взять в руки фотоаппарат.
Для меня отдых — надеть рюкзак и отправиться в горы, куда-нибудь на Кавказ. На Эльбрусе был уже два раза! Так что менять образ жизни не собираюсь. Впереди еще слишком много гор, где я не был.
Дольше двух лет находиться на полярной станции нельзя — можно не выдержать психологически. Рекомендуется уезжать в отпуск примерно через год, но проблема в том, что специалистов не хватает. Вроде бы уже и хочешь уехать, а сменить тебя никто не может. Я работал на станции максимум год и семь месяцев бессменно.
Белые медведи, полярные волки, северные олени... Привыкать к ним нельзя, иначе рискуешь не вернуться домой. Постоянно приходится крутить головой на 360 градусов и быть настороже. Но самое тяжелое даже не это, а полярная ночь, по крайней мере для меня. Там, где я работаю, она длится четыре месяца в году. Только представьте: темнота стоит 24 часа в сутки!
Белые медведи, полярные волки, северные олени... Привыкать к ним нельзя
Мыс Челюскин, самая северная материковая точка Евразии, Азии и России, — место суровое. Порой порывы ветра достигают 25 м/с, морозы стоят в –30 °C. В сочетании очень чувствительно. Однако у метеорологов нет скидок на погоду. Мы должны собирать гидрологические, аэрологические и другие данные, входящие в комплекс наблюдений по общей метеорологии, обрабатывать их и анализировать. Уже на их основе синоптики составляют прогноз погоды.
На станции есть электрический свет, бытовая техника и интернет. Цивилизация! Один минус — воды питьевой нет. Мы получаем ее из снега, поэтому каждый день требуется заготавливать его в больших количествах.
В зависимости от сезона количество людей, с которыми приходится работать, варьируется от четырех до семи. Бывает, и еще меньше — два-три. Но благодаря интернету общения хватает, к тому же приезжают туристы, в том числе иностранные. А до рождения детей на полярную станцию со мной ездила жена, она тоже метеоролог. Из семи лет, что я работаю здесь, только последние три года езжу один.
Конечно, порой бывает, что хочется все бросить, особенно когда пробудешь на станции год. Но вот сейчас, например, я два месяца нахожусь дома, в городе Камень-на-Оби Алтайского края, и уже хочу на работу. Для меня она стала образом жизни. Случайных людей на Севере нет. Человек либо остается, либо сбегает. Ничто не удержит: ни романтика, ни зарплата.
Антарктида: 200 лет со дня открытия, документальные фото
