Уходящая Осетия. Села Урс Туала. Згубир
Село Згубир разделяет надвое стремительная река Сбадон. Весной, когда с гор сходит снег, она разливается на десятки метров. Жителям двух оставшихся на западном берегу домов чтобы навестить своих соседей на восточном, приходится делать километровый крюк до ближайшего мостика.
На живописном холме восточного берега располагается заброшенная базилика, сравнительно недавняя, XIX века. Очень нехарактерное для нехристианской Осетии место и очевидно непочитаемое. Скрылись в бурьяне и репее стертые временем надгробные плиты погоста. Проросли травой и потрескались темные стены. На пороге у низкого входа лежала крупная куча коровьего навоза, а внутри церквушки на каменном полу валялись смятые пластиковые стаканчики и мешки с цементом.
На обрыве холма, обращенная к слиянию рек Лиахва и Сбадон, стоит потрескавшаяся памятная стела. На Великую Отечественную войну из Згубира ушли 46 человек из шести фамилий: деды, отцы, сыновья.
Сейчас в Згубире постоянно живут семь человек. Шестидесятилетний Руслан родился, вырос и всю жизнь прожил здесь. В выцветшем сером пиджаке и кепке с голубым козырьком он со слабым любопытством наблюдал с дороги за моим кружением возле церквушки в поисках нужного ракурса съемки. Я попытался с ним заговорить, однако на мои вопросы он отвечал явно неохотно и старался не встречаться со мной взглядом. Почувствовав его нежелание общаться, не стал докучать человеку, но не смог удержаться сделать кадр этой сутулой спины возле выщербленного обелиска в центре умирающего села.
Пройдя в другой конец деревушки, был сурово облаян вертлявой маленькой пастушьей собачкой, норовившей, подкравшись было сзади, укусить меня за ногу.
- Фу! – послышался женский голос.
- Здравствуйте, - крикнул я показавшейся из-за угла большой двухэтажной домины пожилой седоволосой женщине.
- Здравствуй, - чуть удивленно откликнулась она, вытирая руки тряпкой. – Ты откуда?
- Вообще из Москвы. Меня Вадимом зовут, - представился я. – Путешествую по Осетии. Я там выше по реке палатку поставил.
- Так ты что же, один? – недоверчиво спросила женщина.
- Один, - улыбнулся я.
- Заходи, - покачала головой она. – Кофе будешь?
- Не откажусь! – с готовностью ответил я.
Марина, как представилась хозяйка, провела меня через дворик с копошащимися курами в маленькую кухонку на первом этаже. На холодильнике возвышался работающий с помехами цветной телевизор, передавая музыкальный североосетинский канал. У окна стояла застеленная тахта. На столе возле стены на блюдцах таяло масло и варенье из айвы.
- Кофе с молоком пьешь? – спросила Марина, ставя чайник на закопченную электрическую плитку.
- Нет, черный, если можно.
- А молоко у меня хорошее, сегодняшнее, - похвалилась она. – Хочешь, с собой могу налить?
- С удовольствием! А можно сейчас глоточек?
- А чего ж нет? Ну-ка помоги.
Хозяйка вынесла белое металлическое ведро и литровую стеклянную банку. Я наклонил ведро и долил молока в банку до краев и себе в небольшую кружку. Отпил. Теплое и жирное, оно пахло травой и оказалось чрезвычайно вкусным.
- Пей-пей, - одобрительно кивала Марина, ставя на стол лаваш, тарелку меда и здоровенные куски сулугуни. Сыр я тоже сама делаю. Как масса загустевает, я ее солю и в мешочках на неделю подвешиваю в тени. У меня сыр продать просят, да я не продаю.
- Очень вкусно, - сказал я, жуя его с лавашом.
- Я тебе с собой дам, - махнула рукой хозяйка. – А хочешь, тут оставайся. Места хватит!
- Спасибо, - поблагодарил я. – Не хочу стеснять, да и в палатке хочется, рядом с костерком под звездами.
- Вот все вы, молодые, такие, - отозвалась она, снимая с плитки закипевший чайник.
- А у вас дети есть?
- Двое сыновей. Один твоего возраста. Второму сорок уже. Во Владикавказе живут, но помогать приезжают. Мне-то шестьдесят семь уже, да. Я, когда эрманский колхоз был при Союзе, бухгалтером там работала. Двадцать пять лет, как во Владикавказе экономический факультет закончила. Ведь раньше-то куда хочешь можно было поступать. Я сначала с подружкой в Баку поехала поступать в Государственный университет. Тогда ж это легко было: во Владикавказе на поезд сел, утром в Баку. Так подружка поступила, а я нет. Вернулась и решила во Владикавказе попробовать. А совхоз тут раньше большой был, богатый. А что сейчас? Сейчас все своим хозяйством живем. Выживаем. Вот куры у меня. Восемь коров и четырех бычков на продажу выращиваю. В Цхинвале уже покупатели есть.
- А мед тоже ваш?
- Мед нет. Это Николая. Он напротив живет, пасека у него. Отличный мед. Очень вкусный здесь получается. Ты такого меда нигде не найдешь. Он в Цхинвале за две тысячи рублей за килограмм продает. Да ты кушай. Кушай!
- Хорошо у вас, - кивал я, отпивая кофе.
- Электричество вон провели недавно. Когда пограничники русские заставу в Едысе построили.
- И как вам с ними живется?
- Ох да знаешь как, - задумчиво сказала Марина, сложив руки на коленях, - вот спокойно с одной стороны. И дорогу расчищают всегда. Даже зимой, когда тут не проехать совсем. А с другой, знаешь, какое отношение? Сами мне говорят, мы вас завоевали, теперь мы тут главные. А какие главные? Мы тут, осетины, всегда жили. Когда грузины нападали, помогли нам. Но зачем так говорить? Теперь чтобы в Эрман проехать, пропуск показывать надо. Везде пропуск надо.
Поев и поблагодарив хозяйку, я направился обратно к своему лагерю, неся подмышкой кусман сулугуни в целлофановом пакете и банку с молоком. Солнце мягко поджаривало спину. Над реком сужающимися кругами плавно парили два орла. Вдалеке голубели вершины гор. Я, помнится, что-то напевал и, кажется, был счастлив.
Уже в девять часов вечера тьма стояла непроницаемая. Порывистый ветер шумел в деревьях на склоне. Я жался к костру и боялся. Меня нахлобучило осознавание себя крохотным живым существом посреди холодного безлюдного пространства. Днем ранее потеряв телефон, я оставался совершенно без средств связи с миром. Руки потянулись к припасенному для обогрева коньяку. От избытка чувств, увлекся им. Но уже спустя полчаса страх начал куда-то уходить. Текучий эмбиент в айподе вывел на умиротворенно-мечтательный лад, и быть крохотным живым существом на теле природы оказалось не так уж и плохо! Наоборот, в этом диком далеком крае под низким ночным беззвездным небом сидя возле потрескивающего костра, единственного источника тепла и света, ощутился трепетный уют и пронзительное ощущение правильности и честности всего. От остроты этого чувства хотелось смеяться и радостно плакать. Может, это дух Уастарджи снизошел на меня через кувандон, а может, я просто отвык от коньяка.
Продолжение следует
На живописном холме восточного берега располагается заброшенная базилика, сравнительно недавняя, XIX века. Очень нехарактерное для нехристианской Осетии место и очевидно непочитаемое. Скрылись в бурьяне и репее стертые временем надгробные плиты погоста. Проросли травой и потрескались темные стены. На пороге у низкого входа лежала крупная куча коровьего навоза, а внутри церквушки на каменном полу валялись смятые пластиковые стаканчики и мешки с цементом.
На обрыве холма, обращенная к слиянию рек Лиахва и Сбадон, стоит потрескавшаяся памятная стела. На Великую Отечественную войну из Згубира ушли 46 человек из шести фамилий: деды, отцы, сыновья.
Сейчас в Згубире постоянно живут семь человек. Шестидесятилетний Руслан родился, вырос и всю жизнь прожил здесь. В выцветшем сером пиджаке и кепке с голубым козырьком он со слабым любопытством наблюдал с дороги за моим кружением возле церквушки в поисках нужного ракурса съемки. Я попытался с ним заговорить, однако на мои вопросы он отвечал явно неохотно и старался не встречаться со мной взглядом. Почувствовав его нежелание общаться, не стал докучать человеку, но не смог удержаться сделать кадр этой сутулой спины возле выщербленного обелиска в центре умирающего села.
Пройдя в другой конец деревушки, был сурово облаян вертлявой маленькой пастушьей собачкой, норовившей, подкравшись было сзади, укусить меня за ногу.
- Фу! – послышался женский голос.
- Здравствуйте, - крикнул я показавшейся из-за угла большой двухэтажной домины пожилой седоволосой женщине.
- Здравствуй, - чуть удивленно откликнулась она, вытирая руки тряпкой. – Ты откуда?
- Вообще из Москвы. Меня Вадимом зовут, - представился я. – Путешествую по Осетии. Я там выше по реке палатку поставил.
- Так ты что же, один? – недоверчиво спросила женщина.
- Один, - улыбнулся я.
- Заходи, - покачала головой она. – Кофе будешь?
- Не откажусь! – с готовностью ответил я.
Марина, как представилась хозяйка, провела меня через дворик с копошащимися курами в маленькую кухонку на первом этаже. На холодильнике возвышался работающий с помехами цветной телевизор, передавая музыкальный североосетинский канал. У окна стояла застеленная тахта. На столе возле стены на блюдцах таяло масло и варенье из айвы.
- Кофе с молоком пьешь? – спросила Марина, ставя чайник на закопченную электрическую плитку.
- Нет, черный, если можно.
- А молоко у меня хорошее, сегодняшнее, - похвалилась она. – Хочешь, с собой могу налить?
- С удовольствием! А можно сейчас глоточек?
- А чего ж нет? Ну-ка помоги.
Хозяйка вынесла белое металлическое ведро и литровую стеклянную банку. Я наклонил ведро и долил молока в банку до краев и себе в небольшую кружку. Отпил. Теплое и жирное, оно пахло травой и оказалось чрезвычайно вкусным.
- Пей-пей, - одобрительно кивала Марина, ставя на стол лаваш, тарелку меда и здоровенные куски сулугуни. Сыр я тоже сама делаю. Как масса загустевает, я ее солю и в мешочках на неделю подвешиваю в тени. У меня сыр продать просят, да я не продаю.
- Очень вкусно, - сказал я, жуя его с лавашом.
- Я тебе с собой дам, - махнула рукой хозяйка. – А хочешь, тут оставайся. Места хватит!
- Спасибо, - поблагодарил я. – Не хочу стеснять, да и в палатке хочется, рядом с костерком под звездами.
- Вот все вы, молодые, такие, - отозвалась она, снимая с плитки закипевший чайник.
- А у вас дети есть?
- Двое сыновей. Один твоего возраста. Второму сорок уже. Во Владикавказе живут, но помогать приезжают. Мне-то шестьдесят семь уже, да. Я, когда эрманский колхоз был при Союзе, бухгалтером там работала. Двадцать пять лет, как во Владикавказе экономический факультет закончила. Ведь раньше-то куда хочешь можно было поступать. Я сначала с подружкой в Баку поехала поступать в Государственный университет. Тогда ж это легко было: во Владикавказе на поезд сел, утром в Баку. Так подружка поступила, а я нет. Вернулась и решила во Владикавказе попробовать. А совхоз тут раньше большой был, богатый. А что сейчас? Сейчас все своим хозяйством живем. Выживаем. Вот куры у меня. Восемь коров и четырех бычков на продажу выращиваю. В Цхинвале уже покупатели есть.
- А мед тоже ваш?
- Мед нет. Это Николая. Он напротив живет, пасека у него. Отличный мед. Очень вкусный здесь получается. Ты такого меда нигде не найдешь. Он в Цхинвале за две тысячи рублей за килограмм продает. Да ты кушай. Кушай!
- Хорошо у вас, - кивал я, отпивая кофе.
- Электричество вон провели недавно. Когда пограничники русские заставу в Едысе построили.
- И как вам с ними живется?
- Ох да знаешь как, - задумчиво сказала Марина, сложив руки на коленях, - вот спокойно с одной стороны. И дорогу расчищают всегда. Даже зимой, когда тут не проехать совсем. А с другой, знаешь, какое отношение? Сами мне говорят, мы вас завоевали, теперь мы тут главные. А какие главные? Мы тут, осетины, всегда жили. Когда грузины нападали, помогли нам. Но зачем так говорить? Теперь чтобы в Эрман проехать, пропуск показывать надо. Везде пропуск надо.
Поев и поблагодарив хозяйку, я направился обратно к своему лагерю, неся подмышкой кусман сулугуни в целлофановом пакете и банку с молоком. Солнце мягко поджаривало спину. Над реком сужающимися кругами плавно парили два орла. Вдалеке голубели вершины гор. Я, помнится, что-то напевал и, кажется, был счастлив.
Уже в девять часов вечера тьма стояла непроницаемая. Порывистый ветер шумел в деревьях на склоне. Я жался к костру и боялся. Меня нахлобучило осознавание себя крохотным живым существом посреди холодного безлюдного пространства. Днем ранее потеряв телефон, я оставался совершенно без средств связи с миром. Руки потянулись к припасенному для обогрева коньяку. От избытка чувств, увлекся им. Но уже спустя полчаса страх начал куда-то уходить. Текучий эмбиент в айподе вывел на умиротворенно-мечтательный лад, и быть крохотным живым существом на теле природы оказалось не так уж и плохо! Наоборот, в этом диком далеком крае под низким ночным беззвездным небом сидя возле потрескивающего костра, единственного источника тепла и света, ощутился трепетный уют и пронзительное ощущение правильности и честности всего. От остроты этого чувства хотелось смеяться и радостно плакать. Может, это дух Уастарджи снизошел на меня через кувандон, а может, я просто отвык от коньяка.
Продолжение следует
Читайте также
