Танцовщицы "Бриллиантового рынка"
В Лахоре, древнем городе на реке Рави, который – говорит легенда – был основан сыном героя «Рамаяны» Рамы, Лагом, есть квартал «Хира Манди», «Бриллиантовый рынок». Он находится в старом городе, у подножия крепости, построенной шахом Акбаром. Могучие стены крепости, много раз разрушенные и много раз восстановленные, защищали дворцы Великих Моголов, наследников Тамерлана. И теперь чудесный «Зеркальный дворец», «Шиш Магал», внутренность которого отделана мозаикой из разноцветных зеркал и мраморный резной павильон «Наулака», превращенные в музей – украшение Лахора.
Старый город, небольшая часть разросшегося Лахора, обнесен стеной со многими старинными воротами. Рынок бриллиантов в старину помещался где-то у Таксальских ворот, в западной части старого города. Теперь он исчез, или, может быть, продолжает существовать где-нибудь в домах и многочисленных чайных этого густонаселенного квартала. Во всяком случае, никаких драгоценностей не видно в редких лавочках «улицы Бриллиантов», одной из главных улиц «рынка».
Лавочки и магазины ее ничем не отличаются от других лавочек старого города – молочных, фруктовых, сапожных, текстильных и др.; но их очень мало, какой-нибудь десяток на всю длинную улицу. С наступлением сумерек они закрываются, и у дверей и вдоль стен домов располагается на ночлег беднота; коричневые тела в пыльных одеждах, раскинувшиеся на тротуаре, как на постели, почти сливаются с фоном.
Между спящими людьми бродят тощие голодные кошки. Нужно, вероятно, родиться на Востоке, чтоб спокойно идти по тротуару, не боясь наступить на чью-нибудь голову, руку или ногу.
Но как только спускается ночь на обычный дневной мир, происходит чудесное превращение. «Улица Бриллиантов» преображается, превращается в открытую сцену – вернее, множество сцен, где разыгрывается странная феерия. Во всех домах открываются окна и двери, и взору зрителя являются залитые ярким светом комнаты, убранные коврами, картинами, безделушками. На коврах и разноцветных подушках сидят или полулежат женщины, молодые и очень красивые, одетые как принцессы в свои шелковые воздушные сари. Сзади или сбоку, расположились музыканты, они восседают торжественно и неподвижно, как во время придворной церемонии. На головах их яркие тюрбаны, и в руках – самые разнообразные, большей частью невиданные на западе, музыкальные инструменты.
У женщин спокойный, приветливый вид, они не зазывают (вслух), а молча улыбаются, глядя вниз на улицу как пери с облаков.
Иногда в комнаты входят мужчины, одетые по-праздничному, часто с тяжелыми цветочными ожерельями на груди. Тогда «сцена», временно, принадлежит им: закрываются двери и жалюзи на окнах, и из-за них доносятся звуки музыки и пения и звон бубенцов ножных браслетов танцовшиц. Ожерелья из белых душистых цветов всю ночь продают на улице полусонные мальчики, и запах цветов пробивается сквозь запах пыли и нечистот, свойственный улицам ночного Лахора.
Эти женщины и девушки (их называют «танцующие девушки»), танцовщицы старого Лахора, представляют собой особое сословие.
Искусство танца и песни передается им по наследству, от матери к дочери; нередко среди них встречаются настоящие артистки. Они обладают хорошими манерами и, в большинстве случаев, некоторым образованием. С ними можно говорить о чем угодно – об искусстве, о политике или личных делах. Кроме своего родного языка урду и местных наречий пешавари и гужарати они обычно говорят по-английски и немного по-персидски (персидский язык в свое время был в Индии языком аристократии). «Танцующие девушки», эти гейши «Бриллиантового рынка», редко покидают свой родной квартал, где они родились, и где жили их матери, бабушки, прабабушки…
По всей вероятности, они происходят по прямой линии от танцовщиц шаха Акбара Великого. Когда Акбар в 1584 г. перенес столицу из Дели в свой родной Лахор, он привез со всех концов своей обширной империи, включавшей Индию и Пакистан, и части Афганистана и Туркестана, прекраснейших женщин, чтобы они украшали песней и пляской и своей красотой его блестящий двор. Вероятно, многие из этих женщин происходили из семей раджей и сановников покоренных провинций. Акбар поселил их почти у ворот своего дворца, в том же квартале, где живут теперь «танцующие девушки» Лахора.
С одной из танцовщиц Акбара связана легенда, представляющая собой странную смесь жестокости и нежности. Ее звали Анаркали, что значит «цветение граната». Своей красотой и своим искусством танца и песни она пленила сердце наследного принца Джахангира, возбудив ревность соперницы, оклеветавшей ее Акбару. Начались дворцовые интриги, Анаркали впала в немилость и была заточена в крепость. Джахангир устроил побег, но их поймали, и Анаркали поплатилась жизнью за свою безрассудную любовь: по приказу Акбара она была заживо замурована в стену. Джахангир не мог ее спасти и должен был подчиниться отцовской воле. Но когда, после смерти Акбара, он взошел на престол, он построил роскошный мавзолей и перенес туда, в мраморном саркофаге, останки девушки, которую любил.
Мавзолей Анаркали теперь превращен в небольшой музей, вмещающий предметы, связанные с историей крепости, главным образом, письма сановных лиц, государственные декреты, и несколько миниатюр, гравюр и рисунков. Одна из миниатюр изображает Анаркали: овальное лицо с голубыми глазами, светло-каштановые волосы, схваченные обручем. Кто была эта девушка? В том же помещении находится отделение секритариата полиции. У одной из стен стоит деревянный стол, закапанный чернилами, с множеством наваленных бумаг; слышен стук пишущей машинки. На стене прибита доска с английской надписью: «Плевать и курить строго воспрещается».
Белый небольшой саркофаг установлен в глубине комнаты у окна. Он украшен барельефом, изображающим цветы граната, меж которых бегут, затейливо переплетаясь, буквы старинного арабского шрифта. Это – жалоба Джахангира: «Ах, если б снова я мог увидеть лицо моей возлюбленной, я благодарил бы Аллаха до самого дня Воскресения мертвых».
Именем Анаркали названа одна из оживленных торговых улиц старого города. И поэты любят рассказывать в стихах и в прозе легенду белого саркофага – в правдивость которой трудно поверить.
Солидный, уравновешенный пакистанец, взявшийся показать нам «Бриллиантовый рынок» и «настоящие танцы» своей страны не счел неуместным взять с собой свою невесту, молоденькую девушку, задрапированную в воздушное, как лебяжий пух, белое сари. Она никогда не видела «улицы Бриллиантов» и сгорала от любопытства.
Мы вошли в узкую дверь довольно невзрачного дома и поднялись на второй этаж по крутой, старинной каменной лестнице. Наверху нас встретила пожилая женщина, очень скромно одетая, и с поклоном ввела в ярко освещенную комнату, устланную ковром. Мебель состояла из нескольких ярких подушек на ковре у стены и длинного узкого дивана у другой стены. В глубине комнаты на ковре сидели музыканты в тюрбанах; один из них, спрятавшись за спины товарищей, курил кальян.
Две молодых женщины поднялись навстречу, с приветствием на довольно хорошем английском языке. Они поздоровались по-европейски за руку и, приглашая сесть, вежливо осведомились о здоровье и том, чем можно нас угостить. Мальчик принес бутылочки с «Па-колой» (пакистанская имитация кока-колы) и ярко-оранжевой «Канада Драй».
Две девушки эти представляли собой два совершенно разных «типа» красоты. Одна – черноволосая, с выдающимися скулами, косыми блестящими глазами и несколько угловатой фигурой, в своих переливчатых синих шелках напоминала божка из тибетской пагоды. У ее подруги были рыжие волосы, овальное лицо, круглые плечи, и очень тонкая талия, как у статуй «якши» (дриад) в храмах средней и южной Индии; на шее, на груди, на руках и ногах ее звенело множество ожерелий и браслетов.
Музыканты вдруг ожили и заиграли. Темноволосая девушка вторила музыке волнообразными движениями рук и легким покачиванием туловища, сопровождаемыми, время от времени, странными рывками головы; движения повторялись, почти без изменения очень долго. Нам объяснили, что это ритуальный танец во время храмового торжества одной из северных провинций Индии.
Через минуту она танцевала совсем в другом ритме, склоняясь и выпрямляясь, точно разбрасывая что-то по земле. Музыка менялась несколько раз, после остановки в несколько секунд начинался новый танец.
Когда девушка, слегка запыхавшись, присела на подушки у стены, другая поднялась, ярко улыбнулась и вдруг закружилась вихрем под торжественную, несколько мрачную (похожую на заклинание) музыку тимпана и вины; кисти ее распростертых рук отмечали едва заметным движением каждый оборот тела. Красная вуаль развевалась, браслеты из серебряных бубенчиков на ее щиколотках вторили музыкантам. Нам сказали, что это танец невесты во время свадебных торжеств в центральной Индии.
Потом обе девушки танцевали вместе, и это было очень красиво как по движениям, так и по краскам – синяя вуаль и красная с серебром и золотом, развевались в воздухе.
Во время этого танца вдруг растворилась дверь и на пороге показался (почти «ввалился» в комнату), очень худой, сгорбленный старик в громадном тюрбане и с очень пышной, тяжелой гирляндой цветов на груди. Когда он нас увидел, лицо его отразило беспредельное изумление и он остановился как вкопанный. Постояв несколько секунд, он понял, что «сцена» занята нами и исчез, осторожно притворив за собой дверь.
Под конец музыканты сыграли что-то, как бы состоявшее из двух переплетавшихся мелодий – быстрое и медленное, тихое и громкое – медленное в начале, бурное в середине, затихающее в конце. Это было менее «восточным», чем другие номера, и чем-то напоминало русскую песню; роль «запевалы» исполняла скрипка.
Может быть, они знают и русские песни? Нет, они не знали, но, если им дадут мелодию, они попробуют сыграть.
В нашей группе был человек с прекрасным голосом и любовью к русской песне. Он спел им романс Чайковского и «Темную ночь», вызвав бурные аплодисменты девушек и музыкантов. Потом он присоединился к ним и стал учить их мелодии песни. Под конец они схватили ее и сыграли довольно верно, но это удалось не сразу.
Было странно слушать русскую песню здесь, в старом квартале Лахора. Вероятно «Темная ночь» останется в репертуаре музыкантов «Бриллиантового рынка» как новая восточная песня. И девушки будут танцевать под эту музыку новый танец.
Было поздно, и мы начали прощаться. Нас проводили улыбками, так же приветливо, как и встретили.
Мы передали, в благодарность за танец и угощение, некоторую сумму денег через нашего знакомого пакистанца, предварительно с ним посоветовавшись («танцующие девушки» не просят денег за свои танцы, каждый может дать сколько хочет, и если посетители ничего не дадут, они не будут возражать).
На обратном пути наш знакомый рассказал нам много подробностей о жизни и нравах танцовщиц «Бриллиантового рынка». Это – особое племя артисток, и они пользуются уважением. Их работа и жизнь – танцевать и петь; кроме того, они должны создавать атмосферу праздничности и отдыха – их этому учат, как учат стюардесс авиалиний быть улыбающимися и внимательными к пассажирам.
С посетителями «танцующие девушки» ведут себя так, как посетители ведут себя с ними – язык, движения, танец, и даже, как будто, сама внешность танцовщиц меняется в зависимости от «публики», перед которой они выступают: необычайное психологическое чутье.
Вероятно, танцовщицы «Бриллиантового рынка» могут быть и куртизанками, как гейши Японии – но всегда по свободному выбору и с согласия их семей. В таких случаях, это рассматривается почти как брак.
До этого брака девушка, за моралью которой строго наблюдают, носит в ноздре особое кольцо – символ и знак невинности. Если мужчина хочет на ней жениться – по обычаям «Бриллиантового рынка» он говорит ей: «Я хочу купить твое кольцо («нат колна» - «кольцо невинности»)». Это есть формула предложения. Если девушка согласна, вопрос поступает на рассмотрение ее семьи. Жених продолжает посещать их, приносить подарки девушке и ее родным. Они его «изучают».
Через некоторое время, если семья девушки находит его достойным и подходящим, ему дается согласие и организуется «свадебное путешествие» в горы или к морю (особенной популярностью пользуется курорт Марри в предгорьях Гималаев) – всей семьей, причем жених платит все издержки или половину их, в зависимости от сговора. Сама церемония брака очень проста: в присутствии матери и всей семьи невесты жених открывает затвор кольца в ноздре девушки и снимает его – после чего она считается его женой. В ноздрю вместо кольца девушка вставляет маленький золотой цветок или звездочку или другое – не ритуальное – кольцо в виде сережки.
Дети от этого брака, даже если они остаются с матерью, носят имя отца, который платит за их содержание.
Когда мы вышли на улицу, была чудесная лунная ночь. Температура, днем достигавшая 44 градусов, упала ниже 37. Мы взяли «тонгу» (двухколесный легкий экипаж, запряженный лошадью) и медленно поехали по этой «театральной улице» - одну из сцен которой мы только что посетили.
Вдруг наш извозчик, ехавший почти посредине улицы, круто свернул в сторону и остановился у самого тротуара, крепко натянув вожжи. Десятка два или три буйволов двигались по дороге – запоздалое стадо, возвращавшееся домой с дальнего пастбища. В «Обнесенном стеной городе», где-то по соседству с «Бриллиантовым рынком», еще сохранилось несколько хозяйств, вероятно, тоже от времен Акбара Великого. Летом, во время большой жары, стада уходят в поле рано утром, как только рассветет и возвращаются вечером, когда спадет зной.
Было около полуночи.
Старый город, небольшая часть разросшегося Лахора, обнесен стеной со многими старинными воротами. Рынок бриллиантов в старину помещался где-то у Таксальских ворот, в западной части старого города. Теперь он исчез, или, может быть, продолжает существовать где-нибудь в домах и многочисленных чайных этого густонаселенного квартала. Во всяком случае, никаких драгоценностей не видно в редких лавочках «улицы Бриллиантов», одной из главных улиц «рынка».
Лавочки и магазины ее ничем не отличаются от других лавочек старого города – молочных, фруктовых, сапожных, текстильных и др.; но их очень мало, какой-нибудь десяток на всю длинную улицу. С наступлением сумерек они закрываются, и у дверей и вдоль стен домов располагается на ночлег беднота; коричневые тела в пыльных одеждах, раскинувшиеся на тротуаре, как на постели, почти сливаются с фоном.
Между спящими людьми бродят тощие голодные кошки. Нужно, вероятно, родиться на Востоке, чтоб спокойно идти по тротуару, не боясь наступить на чью-нибудь голову, руку или ногу.
Но как только спускается ночь на обычный дневной мир, происходит чудесное превращение. «Улица Бриллиантов» преображается, превращается в открытую сцену – вернее, множество сцен, где разыгрывается странная феерия. Во всех домах открываются окна и двери, и взору зрителя являются залитые ярким светом комнаты, убранные коврами, картинами, безделушками. На коврах и разноцветных подушках сидят или полулежат женщины, молодые и очень красивые, одетые как принцессы в свои шелковые воздушные сари. Сзади или сбоку, расположились музыканты, они восседают торжественно и неподвижно, как во время придворной церемонии. На головах их яркие тюрбаны, и в руках – самые разнообразные, большей частью невиданные на западе, музыкальные инструменты.
У женщин спокойный, приветливый вид, они не зазывают (вслух), а молча улыбаются, глядя вниз на улицу как пери с облаков.
Иногда в комнаты входят мужчины, одетые по-праздничному, часто с тяжелыми цветочными ожерельями на груди. Тогда «сцена», временно, принадлежит им: закрываются двери и жалюзи на окнах, и из-за них доносятся звуки музыки и пения и звон бубенцов ножных браслетов танцовшиц. Ожерелья из белых душистых цветов всю ночь продают на улице полусонные мальчики, и запах цветов пробивается сквозь запах пыли и нечистот, свойственный улицам ночного Лахора.
Эти женщины и девушки (их называют «танцующие девушки»), танцовщицы старого Лахора, представляют собой особое сословие.
Искусство танца и песни передается им по наследству, от матери к дочери; нередко среди них встречаются настоящие артистки. Они обладают хорошими манерами и, в большинстве случаев, некоторым образованием. С ними можно говорить о чем угодно – об искусстве, о политике или личных делах. Кроме своего родного языка урду и местных наречий пешавари и гужарати они обычно говорят по-английски и немного по-персидски (персидский язык в свое время был в Индии языком аристократии). «Танцующие девушки», эти гейши «Бриллиантового рынка», редко покидают свой родной квартал, где они родились, и где жили их матери, бабушки, прабабушки…
По всей вероятности, они происходят по прямой линии от танцовщиц шаха Акбара Великого. Когда Акбар в 1584 г. перенес столицу из Дели в свой родной Лахор, он привез со всех концов своей обширной империи, включавшей Индию и Пакистан, и части Афганистана и Туркестана, прекраснейших женщин, чтобы они украшали песней и пляской и своей красотой его блестящий двор. Вероятно, многие из этих женщин происходили из семей раджей и сановников покоренных провинций. Акбар поселил их почти у ворот своего дворца, в том же квартале, где живут теперь «танцующие девушки» Лахора.
С одной из танцовщиц Акбара связана легенда, представляющая собой странную смесь жестокости и нежности. Ее звали Анаркали, что значит «цветение граната». Своей красотой и своим искусством танца и песни она пленила сердце наследного принца Джахангира, возбудив ревность соперницы, оклеветавшей ее Акбару. Начались дворцовые интриги, Анаркали впала в немилость и была заточена в крепость. Джахангир устроил побег, но их поймали, и Анаркали поплатилась жизнью за свою безрассудную любовь: по приказу Акбара она была заживо замурована в стену. Джахангир не мог ее спасти и должен был подчиниться отцовской воле. Но когда, после смерти Акбара, он взошел на престол, он построил роскошный мавзолей и перенес туда, в мраморном саркофаге, останки девушки, которую любил.
Мавзолей Анаркали теперь превращен в небольшой музей, вмещающий предметы, связанные с историей крепости, главным образом, письма сановных лиц, государственные декреты, и несколько миниатюр, гравюр и рисунков. Одна из миниатюр изображает Анаркали: овальное лицо с голубыми глазами, светло-каштановые волосы, схваченные обручем. Кто была эта девушка? В том же помещении находится отделение секритариата полиции. У одной из стен стоит деревянный стол, закапанный чернилами, с множеством наваленных бумаг; слышен стук пишущей машинки. На стене прибита доска с английской надписью: «Плевать и курить строго воспрещается».
Белый небольшой саркофаг установлен в глубине комнаты у окна. Он украшен барельефом, изображающим цветы граната, меж которых бегут, затейливо переплетаясь, буквы старинного арабского шрифта. Это – жалоба Джахангира: «Ах, если б снова я мог увидеть лицо моей возлюбленной, я благодарил бы Аллаха до самого дня Воскресения мертвых».
Именем Анаркали названа одна из оживленных торговых улиц старого города. И поэты любят рассказывать в стихах и в прозе легенду белого саркофага – в правдивость которой трудно поверить.
Солидный, уравновешенный пакистанец, взявшийся показать нам «Бриллиантовый рынок» и «настоящие танцы» своей страны не счел неуместным взять с собой свою невесту, молоденькую девушку, задрапированную в воздушное, как лебяжий пух, белое сари. Она никогда не видела «улицы Бриллиантов» и сгорала от любопытства.
Мы вошли в узкую дверь довольно невзрачного дома и поднялись на второй этаж по крутой, старинной каменной лестнице. Наверху нас встретила пожилая женщина, очень скромно одетая, и с поклоном ввела в ярко освещенную комнату, устланную ковром. Мебель состояла из нескольких ярких подушек на ковре у стены и длинного узкого дивана у другой стены. В глубине комнаты на ковре сидели музыканты в тюрбанах; один из них, спрятавшись за спины товарищей, курил кальян.
Две молодых женщины поднялись навстречу, с приветствием на довольно хорошем английском языке. Они поздоровались по-европейски за руку и, приглашая сесть, вежливо осведомились о здоровье и том, чем можно нас угостить. Мальчик принес бутылочки с «Па-колой» (пакистанская имитация кока-колы) и ярко-оранжевой «Канада Драй».
Две девушки эти представляли собой два совершенно разных «типа» красоты. Одна – черноволосая, с выдающимися скулами, косыми блестящими глазами и несколько угловатой фигурой, в своих переливчатых синих шелках напоминала божка из тибетской пагоды. У ее подруги были рыжие волосы, овальное лицо, круглые плечи, и очень тонкая талия, как у статуй «якши» (дриад) в храмах средней и южной Индии; на шее, на груди, на руках и ногах ее звенело множество ожерелий и браслетов.
Музыканты вдруг ожили и заиграли. Темноволосая девушка вторила музыке волнообразными движениями рук и легким покачиванием туловища, сопровождаемыми, время от времени, странными рывками головы; движения повторялись, почти без изменения очень долго. Нам объяснили, что это ритуальный танец во время храмового торжества одной из северных провинций Индии.
Через минуту она танцевала совсем в другом ритме, склоняясь и выпрямляясь, точно разбрасывая что-то по земле. Музыка менялась несколько раз, после остановки в несколько секунд начинался новый танец.
Когда девушка, слегка запыхавшись, присела на подушки у стены, другая поднялась, ярко улыбнулась и вдруг закружилась вихрем под торжественную, несколько мрачную (похожую на заклинание) музыку тимпана и вины; кисти ее распростертых рук отмечали едва заметным движением каждый оборот тела. Красная вуаль развевалась, браслеты из серебряных бубенчиков на ее щиколотках вторили музыкантам. Нам сказали, что это танец невесты во время свадебных торжеств в центральной Индии.
Потом обе девушки танцевали вместе, и это было очень красиво как по движениям, так и по краскам – синяя вуаль и красная с серебром и золотом, развевались в воздухе.
Во время этого танца вдруг растворилась дверь и на пороге показался (почти «ввалился» в комнату), очень худой, сгорбленный старик в громадном тюрбане и с очень пышной, тяжелой гирляндой цветов на груди. Когда он нас увидел, лицо его отразило беспредельное изумление и он остановился как вкопанный. Постояв несколько секунд, он понял, что «сцена» занята нами и исчез, осторожно притворив за собой дверь.
Под конец музыканты сыграли что-то, как бы состоявшее из двух переплетавшихся мелодий – быстрое и медленное, тихое и громкое – медленное в начале, бурное в середине, затихающее в конце. Это было менее «восточным», чем другие номера, и чем-то напоминало русскую песню; роль «запевалы» исполняла скрипка.
Может быть, они знают и русские песни? Нет, они не знали, но, если им дадут мелодию, они попробуют сыграть.
В нашей группе был человек с прекрасным голосом и любовью к русской песне. Он спел им романс Чайковского и «Темную ночь», вызвав бурные аплодисменты девушек и музыкантов. Потом он присоединился к ним и стал учить их мелодии песни. Под конец они схватили ее и сыграли довольно верно, но это удалось не сразу.
Было странно слушать русскую песню здесь, в старом квартале Лахора. Вероятно «Темная ночь» останется в репертуаре музыкантов «Бриллиантового рынка» как новая восточная песня. И девушки будут танцевать под эту музыку новый танец.
Было поздно, и мы начали прощаться. Нас проводили улыбками, так же приветливо, как и встретили.
Мы передали, в благодарность за танец и угощение, некоторую сумму денег через нашего знакомого пакистанца, предварительно с ним посоветовавшись («танцующие девушки» не просят денег за свои танцы, каждый может дать сколько хочет, и если посетители ничего не дадут, они не будут возражать).
На обратном пути наш знакомый рассказал нам много подробностей о жизни и нравах танцовщиц «Бриллиантового рынка». Это – особое племя артисток, и они пользуются уважением. Их работа и жизнь – танцевать и петь; кроме того, они должны создавать атмосферу праздничности и отдыха – их этому учат, как учат стюардесс авиалиний быть улыбающимися и внимательными к пассажирам.
С посетителями «танцующие девушки» ведут себя так, как посетители ведут себя с ними – язык, движения, танец, и даже, как будто, сама внешность танцовщиц меняется в зависимости от «публики», перед которой они выступают: необычайное психологическое чутье.
Вероятно, танцовщицы «Бриллиантового рынка» могут быть и куртизанками, как гейши Японии – но всегда по свободному выбору и с согласия их семей. В таких случаях, это рассматривается почти как брак.
До этого брака девушка, за моралью которой строго наблюдают, носит в ноздре особое кольцо – символ и знак невинности. Если мужчина хочет на ней жениться – по обычаям «Бриллиантового рынка» он говорит ей: «Я хочу купить твое кольцо («нат колна» - «кольцо невинности»)». Это есть формула предложения. Если девушка согласна, вопрос поступает на рассмотрение ее семьи. Жених продолжает посещать их, приносить подарки девушке и ее родным. Они его «изучают».
Через некоторое время, если семья девушки находит его достойным и подходящим, ему дается согласие и организуется «свадебное путешествие» в горы или к морю (особенной популярностью пользуется курорт Марри в предгорьях Гималаев) – всей семьей, причем жених платит все издержки или половину их, в зависимости от сговора. Сама церемония брака очень проста: в присутствии матери и всей семьи невесты жених открывает затвор кольца в ноздре девушки и снимает его – после чего она считается его женой. В ноздрю вместо кольца девушка вставляет маленький золотой цветок или звездочку или другое – не ритуальное – кольцо в виде сережки.
Дети от этого брака, даже если они остаются с матерью, носят имя отца, который платит за их содержание.
Когда мы вышли на улицу, была чудесная лунная ночь. Температура, днем достигавшая 44 градусов, упала ниже 37. Мы взяли «тонгу» (двухколесный легкий экипаж, запряженный лошадью) и медленно поехали по этой «театральной улице» - одну из сцен которой мы только что посетили.
Вдруг наш извозчик, ехавший почти посредине улицы, круто свернул в сторону и остановился у самого тротуара, крепко натянув вожжи. Десятка два или три буйволов двигались по дороге – запоздалое стадо, возвращавшееся домой с дальнего пастбища. В «Обнесенном стеной городе», где-то по соседству с «Бриллиантовым рынком», еще сохранилось несколько хозяйств, вероятно, тоже от времен Акбара Великого. Летом, во время большой жары, стада уходят в поле рано утром, как только рассветет и возвращаются вечером, когда спадет зной.
Было около полуночи.
Читайте также
