Хакасия

После Карьерного перевала мы спускаемся с Саян вниз, в степь, желтеющую, августовскую. Я распахиваю окно машины, чтобы впустить этот горячий, густой, разнотравный, чуть горьковатый воздух. Здесь чувствуешь себя рыбой, плавающей в огромном мировом море, чьи плавные холмы на дне были до начала истории выглажены солеными водами, от которых остались соленые озера, похожие на Мертвое море, или менее соленые, но особенные. Зеркала на плоскости степи.
Курганы новой эпохи остались только группами камней, тагарские - возвышаются по степи большими спинами. На большом старом кургане виднеются письмена и символы жизни, отпечатки персов и скифов, приходивших поклониться захороненному в Большом Салбыкском кургане старцу.



Дорога ровной линией стелится по плоскости, отмеренной столбами. Кое-где виднеются стада коров, кое-где по степи пасутся кони, над разогретым полотном дороги кружат коршуны.
Мы останавливаемся в деревенском доме старого большого села, где почти нет машин. Я помню эту тишину, особенно среди степи, когда кроме ветра и звона цикад не слышно ничего. В этих старых домах так хорошо спится. Вспоминается Бродский: "В деревянном городе крепче спишь, потому что снится уже только то, что было."
На деревянном крыльце кругом цветы, сибирские коты с закругленными ушами гуляют рядом, ластятся. Мы едим местные блины, тоненькие, с густой деревенской сметаной. Я впервые в жизни понимаю, как это - есть блины просто со сметаной, похожей на масло. После русской бани мы пьем чай с дикой степной земляникой и дышим вечерней прохладой.