Тушети. Дорога среди мертвых деревень

Дорогу до Верховани, одного из западных сел Тушети, я планировал, дабы не слишком себя изматывать, проделать в два дня. Я вышел, когда солнце поднялось еще не слишком высоко. После ночного дождя от земли пахло сыростью. В ущелье под скалой носились, тая, ватные клочки тумана. За непродолжительным спуском дорога постепенно начала забирать в гору. На нижней точке расположилась полянка и совершенно неожиданный деревянный сортир. Недалеко от него, возле внедорожника, распахнувшего двери, словно жук — крылья, резали барашка несколько мужиков. Рядом презрительно фыркали оседланные лошади. Я приветственно взмахнул рукой и свернул на идущую вверх дорогу.

Начало припекать, а я никак не мог толком войти в ритм. Дорога забирала все выше. Приходилось останавливаться, чтобы отдышаться, и тогда, словно по команде, начинали слетаться мухи. Тем не менее, глядя на темные душистые склоны гор, на тупые зубья старых сторожевых башен, на серо-голубую артерию реки Алазани, бурлящую в нескольких сотнях метров ниже, потихоньку оформлялось состояние покоя, которое приходит с осуществлением если уж не мечты, то давно желанной цели.



Дорога выплыла на голые землистые склоны, и печь стало совсем уж немилосердно. Я выбрал глазами далеко впереди отдельно стоящее на уступе скалы деревце за первой по ходу следования деревушкой Бочорна, чтобы остановиться на легкий перекус. Саму деревню я протопал очень быстро. В отличие от виденных до этого местных деревень, эта была не только меньше (одна сторожевая башня и десяток домов), но и совсем уж запустелой. Лишь возле одного дома на растянутой веревке висели какие-то тряпки, которые мне правда так и не удалось представить надетыми на какую-либо известную мне часть человеческого тела. Оставив Бочорну в полутора километрах позади, я вышел к вожделенному дереву и оказался немало удручен.Все пространство вокруг него оказалось усеяно овечьим кизьмом разной степени свежести. Помимо этого, я оказался безжалостно облаян сторожевой шавкой, специально ради меня поднявшейся сотню метров вверх по склону от своего лелеемого стада. Я нашел-таки с подветренной стороны дерева более-менее чистое место, свалил на землю рюкзак, расстелил пенку и вытащил скромный обед: лаваш, сулугуни, пару огурцов, яйцо и хорошо утоляющие жажду зеленые сливы. Продолжающей тявкать надоедливой шавке отломил и бросил кусок хлеба. Та проводила его глазами, взмахнула хвостом, но к угощению не пошла.Я положил рюкзак плашмя под бок, чтобы не задувало холодным ветром, надвинул кепку на глаза и попытался задремать. Надо признать, это мне почти удалось. В доносимом запахе нагретых солнцем трав мне начало мерещиться что-то нутряно-родное. Почему-то вспомнился запах стога сена, в котором я совсем еще малым бутузом рыл норки, утопая в этой колючей и теплой, словно живой утробе. Не знаю, сколько длилось это полузабытье. Полчаса. Может час. Однако подстегнутый мыслью, что дорога сама себя не пройдет, я вскочил, моментально зажмурившись от резанувшего глаза солнечного света. Сторожевая шавка мгновенно отметила мое пробуждение визгливым лаем.

Следующие километров восемь стали, вопреки ожиданиям, еще более изматывающими. Я с нетерпением поджидал поворота на деревеньку Дочу, в которой, как уверяла туристическая карта, находился гостевой дом. Спустя пару часов я вышел к развилке. Главная дорога уходила дальше. Дорога на Дочу, глухая и кажущаяся неезженной, уходила вниз. Я подошел к уступу. Еле заметная тропинка струилась меж камней к расположившимся метрах в четырехстах ниже темнеющим крышам старых домов. Как ни силился я разглядеть сверху, но не заметил среди них никаких признаков жизни. Это был, пожалуй, первый знак, к которому стоило прислушаться. Однако, я начал спуск. На пол-пути, там где заканчивалась дорога для автотранспорта, обрываясь узкой тропой меж скал, неожиданно оказалась старая пружинная кровать. Ее изголовье упиралось в могильную табличку какого-то Васо, погибшего здесь более двадцати лет назад. Я сел на тугие пружины, со скрипом прогнувшиеся под весом, и сделал пару снимков. Включил навигатор. Тот, почесав в своем электронном затылке, резюмировал, что нахожусь я, по меткому английскому выражению, in the middle of nowhere.



Я перехватил поудобнее посох и продолжил осторожно пробираться по осыпающимся камушкам тропы, пока не встал в замешательстве меж двух больших валунов. Впереди меня шагах в десяти, где тропинка делала поворот на краю обрыва, стояли две коровы и черный бык. Заметив мое появление, он сначала тупо смотрел на меня темными немигающими глазами. Затем повернулся всем телом, пригнул лобастую башку и начал бить землю копытом.

Корриду я до того видел лишь в художественных или документальных фильмах. Однако, уже этого пассивного опыта наблюдений за быками мне хватило, чтобы понять: двуногому чужаку здесь не рады. Тапер прекратил играть. Бармен начал прятать бутылки. Публика затаила дыхание. Сохраняя спокойствие и не делая резких движений, я быстро осмотрел пути отступления. Тропка, по которой я спустился, была слишком крута и открыта для поспешного бегства. На счастье чуть выше за валуном оказался довольно ровный и не слишком крутой каменистый спуск, который мог привести меня к деревне. Бык тем временем тихонько тронулся в мою сторону, как дизельный тепловоз на станции «Москва Товарная».

Уже не раздумывая, я бочком отошел к этому спуску и шустро, лесенкой, активно помогая себе посохом, заструился вниз. Дорожка, к которой я вышел, оставив наверху строптивое животное, привела к Дочу. Дюжину темных вековых домов разделяла расселина с узким ручейком на дне. Я мог только диву даваться, представляя, каким образом строители притащили сюда камни и деревянные брусья для стропил, если никакой другой дороги, кроме той, которой я пришел, здесь не было. Не было и видимых следов жизни. Сквозь небрежно заколоченные окна домов виднелся мусор. В стене грозной четырехэтажной родовой башни зиял широкий провал. Не было слышно никакого звука, кроме ровного гудения пчел. Я остановился оглядеться и заметил на противоположной стороне расселины двоих человек, вышедших из дома. Уперев руки в бока, они недоуменно смотрели в мою сторону.



Начиная чувствовать всю неуютность этого места, я тем не менее решил к ним подойти. Для этого надо было спуститься по узкой тропинке к ручью, перепрыгнуть его и по такой же крошащейся, спотыкающейся дорожке подняться вверх. Когда я, запыхавшись, достиг маленькой площади между домами на вершине, то застал одного из парней кидающим в деревянную дверь дома массивный нож.
- Гаумарджос! – крикнул я, приближаясь.

Те после небольшой паузы подняли руки в настороженном приветствии. Подняв козырек кепки, я получил возможность получше рассмотреть новых знакомцев. Их лица, к моему появившемуся беспокойству, как показалось, смогли бы занять «достойное» место в фотокартотеке опасных беглых преступников. У бросавшего нож в дверь оказался узкий лоб с бегающими, глубоко посаженными глазами и тонкогубый кривой рот. По-русски он не говорил. Второй же, краснолицый, с жидкой рыжей бородой и воспаленными синими глазами, пронзительно глядящими из-под защитного цвета панамы, поинтересовался, откуда я. Я ответил, пояснив, что иду в Верховани и должно быть сбился с пути. Ответ краснолицего только это подтвердил. Дочу оказалось нежилым аппендиксом в километре от главной дороги. Подумав о предстоящем подъеме по той же тропинке и новой встрече с быком, я несколько приуныл. Однако, почувствовал, что и задерживаться здесь не хочу совершенно.

- Будешь кушать? – неожиданно спросил краснолицый, делая возле рта имитирующий зачерпывание ложкой жест. Я кивнул, но в ту же минуту вспомнил канонические американские ужастики вроде «Поворота не туда» или «У холмов есть глаза». Мне представилось, что зайдя в старый дом, увижу там висящие на крюках окровавленные тела или сидящую на стуле мумию мамочки. Однако, в домике, на двери которого висела истыканная ножом табличка «Guest haus», оказалась большая гостиная с затоптанным полом. На длинном столе среди заполненных пепельниц стояла широкая тарелка с толстыми ломтями сулугуни. В блюдце таял творог. В захватанной трехлитровой банке желтело варенье из алычи. Краснолицый оторвал большой кусок лаваша и протянул его мне. Лаваш оказался свежайшим и невероятно вкусным.
- Чача нет, - развел руками краснолицый.
- Оно и хорошо, - вслух подумал я.
Из угла доносилось хрипение магнитофона. Из-за обильных радиопомех невозможно было разобрать, что же именно транслировалось, однако моих новых знакомцев это, кажется, не смущало. Они увлеченно размазывали по тарелкам творог вперемешку с вареньем. Макали в эту массу куски лаваша и с видимым удовольствием отправляли в рот. Я последовал их примеру и нашел его очень правильным. Когда трапеза была закончена, и хозяева похлопывали себя по коленкам, немыслимым образом отыскивая в магнитофонном бульканье ритм, я поблагодарил за угощение и с робкой надеждой спросил, ведут ли на трассу еще какие-либо дорожки, кроме той, которой я сюда пришел.
- Есть короткий дорога, - кивнул краснолицый. – пойдем покажу!
Мы вышли на площадку между домами. Горец приставил к глазам ладонь, глядя на склон:
- Вон верхний дом видишь?
Я зацепился взглядом за приземистую домину из черных камней, простоявших и готовых простоять еще много веков, невзирая на то, есть ли у них хозяин или нет.
- От него вверх дорога идет, видишь?
Я присмотрелся и еле различил узкую тропку, круто, очень круто забирающую в гору.Поблагодарив кормильцев за все, я, словно выталкиваемый чьей-то холодной невидимой рукой, поспешил пересечь ручей в обратном направлении и принялся карабкаться вверх по тропе. Понял сразу, что дорога хоть и была названа короткой, легкой ее бы не окрестил никто. Даже будь я небольшим и шустрым четвероногим зверьком, я бы загнанно высовывал меж клычков свой длинный влажный язык и прерывисто дышал, боязливо отползая от обрыва. С моим же рюкзаком и будучи далеко не таким свежим, как утром, я и вовсе делал передышки каждые тридцать метров подъема, тяжело опираясь на посох и утирая со лба соленый пот рукавом. Выбравшись на ровную, но далеко не последнюю площадку на уступе скалы я не выдержал, стянул с плеч рюкзак и обессилено свалился наземь, раскинув звездой руки. Эх, в другой ситуации, когда мне никуда не надо было идти, я бы многое отдал, лишь бы снова оказаться там. Где нагретые солнцем камни отдают телу тепло, лицо обдувает рожденный в хребтах Кавказа прохладный ветер, а в голубой вышине размашистой спиралью чертит небо обманчиво неторопливый орел.

Когда я, пыхтя, выбрался на большую дорогу, начался четвертый час дня. При этом я прошел лишь половину пути до Верховани. Злосчастная Дочу отняла у меня лишних полтора часа и изрядное количество сил. Тем не менее, смирившись с мыслью, что дорогу осилит идущий, вновь тронулся в путь. Уже двадцать минут спустя я уловил ритм. Дорога выровнялась. В плеере зазвучал луизианский блюз, и наступило состояние покоя и безмятежной созерцательности. Ощущая под ногами жесткое каменистое тело Дороги, я предавался думам простым и долгим, возможно, чересчур личным, чтобы о них здесь писать.



Я где-то наталкивался на иностранное слово, дословно переводимое на русский как «то, что заставляет тебя вставать по утрам». Некий стимул, составляющий ценность жизни каждого человека. И у каждого человека есть он, ну или хотя бы воспоминание о нем. Так вот сейчас этим стимулом для меня является воспоминание о тех шестнадцати километрах пути в гаснущем свете горного дня. Впрочем, это может было лишь проявлением горной эйфории и следствием разреженного воздуха. Радости тогда добавила новость о том, что до конечного пункта мне оставалось «три, ну пять километр», как безапелляционно выразился водитель единственной встреченной на пути машины. Однако, я прошел и три, и пять километров, а Верховани все не было. Я озадаченно бросил рюкзак на землю, отломил кусок лаваша и неодобрительно взглянул на темнеющее небо, на котором стали скапливаться унылые серые облака.
Скоро путь преградила вода. Сняв ботинки и связав их на шее шнурками, я перешел вброд стремительную речку, чей уровень, благо, был чуть выше колен. Пройдя еще час, я вышел к живописному ущелью, в котором, судя по навигатору, и завершался мой дневной поход. С обеих сторон шумной реки, в которой двое подростков сетями ловили рыбу, грозными часовыми высились родовые башни деревни Джварбосели. Закатное солнце освещало лишь северную сторону ущелья, на зеленом склоне которого паслись белые лошади. Их ржание с секундной задержкой доносил до меня пахнущий речной водой ветер.




О воде же мне пришлось крепко задуматься еще раз. Выбегающий на дорогу горный приток реки Алазани оказался не столь глубоким, но с такими скользкими камнями, что я пару раз еле удержавшись босиком в ледяной воде, потыкавшись с разных углов, замер в замешательстве. Внезапно за моей спиной послышался цокот копыт. К притоку приблизились двое всадников. Выражение их лиц было чересчур расслабленно. Не было никаких сомнений, что оба были дичайше пьяны, и их нахождение в седле я мог объяснить лишь древнейшей горной магией. Я поприветствовал их и попросил о помощи. Первый всадник лишь козырнул мне в ответ. Не останавливаясь, позволил лошади перевезти себя через приток и скрылся за поворотом.

Второй же спешился. Это был мясистый молодой мужик в охотничьих ботфортах и с дикими глазами на округлом бородатом лице. Русского он не знал. Я попросил его одолжить мне лошадь, чтобы переправиться на ту сторону притока. Тот без уговоров согласился. Я засунул ногу в стремя, схватился за луку и запрыгнул в седло. Но уже секунду спустя я пыльным мешком грохнулся оземь. Оказалось, что седло было перетянуто лишь одной подпругой. И то неплотно, отчего вполне свободно проворачивалось на крупе лошади. Мой спаситель мутным взглядом оглядел ременную конструкцию. Его неуклюжие попытки затянуть подпругу обнаруживали слабое знакомство с этим предметом. Эксперимента ради он сам попытался было забраться в седло, но его постигла та же участь.

- Х.. б.... я мама и...! – выпалил он, поднимаясь с земли, выдавая неожиданное знакомство с русской обсценной лексикой.
- Генацвале, - сказал я. – Шут бы с ней, с лошадью! Помоги хотя бы рюкзак перенести. Я уж как-нибудь хоть на карачках переберусь!
Тот какое-то время блуждал осоловелым взглядом по моему лицу, видимо пытаясь найти глаза. Находил, терял, находил вновь… Кивнул. Взял в одну руку мой рюкзак, в другую – поводу лошади, и начал форсировать приток. На середине пути со спины коня свалилось седло и начало весело уноситься течением.

- Эй, - закричал я помощнику, одновременно кидаясь в воду спасать седло. Далеко оно уплыть все равно не могло, будучи привязанным к сбруе. Животное, почувствовав натяжение, стало брыкаться и топтаться в холодной воде. Бородач обернулся, обвел всю картину беспомощным взглядом и впал в ступор.
- Бросай рюкзак на берег! – крикнул я, еле удерживая на весу седло с разбухшей от воды войлочной попоной. Попутчик же продолжал стоять в оцепенении, продолжая смотреть на соединенные пуповиной лошадь и седло. «Какой же ты смешной!» - грустно подумал я.
- Рюкзак! – вновь прокричал я, тыча в него пальцем. – Рюкзак туда швырни!

Раул, как позже представился бородач, пришел в движение, как включившийся в сеть электроприбор. Широко размахнувшись, он добросил мой рюкзак до берега. Я искренне понадеялся, что фотоаппарат с объективами остался цел.
- Седло лови! – сказал я, швыряя его Раулу.
Тот неуклюже поймал, пошатнулся, водрузил его на спину лошади и хлопнул той по боку. Шумно пеня воду копытами, она вышла из притока. Я начал расшнуровывать ботинки.

- Ара-ара! – услышал я голос приближающегося с середины речки Раула.
Я поднял глаза. Мой попутчик подошел, повернулся спиной и жестом, чуть присев, показал, что готов перенести меня на своей спине. От таких предложений, что называется, не отказываются! Я запрыгнул на взмокшую спину Раула и, словно гоголевский кузнец Вакула на чёрте, спустя двадцать шагов оказался на противоположном берегу. Горячо поблагодарив своего спасителя, я забросил рюкзак на плечи. Раул же начал гоняться за лошадью, с которой вновь упало седло и цеплялось теперь за кочки, словно волочащийся по дну якорь. Раулева терпения хватило ненадолго. Он махнул рукой и присоединился ко мне на дороге. Остаток пути до Верховани мы безуспешно пытались наладить конструктивный диалог. Но, не зная общего языка, кроме матерного, это выходило на редкость похабно, и со стороны наверняка двусмысленно и забавно. Раул звал меня продолжить знакомство за чачей. Однако, глядя на моего раскрасневшегося дикомясого спутника, я счел разумным от предложения отказаться, сославшись на усталость. Скоро мы дошли до маленького семейного гостевого дома, единственного на многие километры вокруг, где я и забазировался. Уже почти ночью в него завалился Раул с двумя товарищами и потребовал у сына хозяйки дома отвезти их на большую землю, в Алвани. За бабами. Больше я этого здоровячка не видел, но заочно еще раз передаю ему большое спасибо!